Не успевала выйти одна книга, как тут же печаталась другая, опровергавшая предшествующую. Множество авторов, не имея понятия ни о новом методе, ни о религии, выпустили массу брошюр, рассматривавших тему с религиозной точки зрения. В природе существует закон: если возникает что-то новое, его рост и распространение неизбежны. Может быть, в силу именно этого закона новый метод прогрессировал день ото дня. Наблюдая за этим, можно было надеяться, что со временем новая система обучения распространится повсеместно, и булгарская нация, по крайней мере, в этой сфере станет достойной новой эпохи. Однако, к нашему несчастью, в среде новаторов вызрела бацилла конфликта. Личные амбиции стали превалировать над национальными интересами. Возникло несколько течений. Их представители, каждый по своему разумению или, лучше сказать, неразумению, стали выпускать учебники, по которым преподавали в одних или нескольких мектебах. Так как большинство этих учебников не соответствовало принципам научного подхода к образованию, дискредитация нового метода была неизбежной. Джадидские школы открылись в Казани, Оренбурге, Троицке, Уфе, Чистополе, Каргалах, Семипалатинске и Астрахани, во многих аулах. Несмотря на то, что принципы обучения не были унифицированы и во многом не отвечали требованиям научности, сомнений в пользе и нужности нового метода по сравнению со старым, применявшимися чуть ли не со времен Ноевых, не возникало. Стала ощущаться острая потребность в учителях. Слова "образование", "просвещение" были у всех на устах. Наиболее дальновидные заговорили о насущной необходимости открытия учительских институтов и окончательного упразднения "старометодных" медресе.

Такие слова, как "человечность", "энтузиазм", "патриотизм", стали боле употребительны в разговорах. В каждом номере газеты "Тарджеман"24 печатались статьи, в которых содержался призыв к поиску способов и методов для подъема просвещения и ускорения национального прогресса. Авторы статей подчеркивали, что нация, лишенная просвещения, подобна человеку без души. В связи с острой нуждой в преподавателях немало людей решило посвятить свою жизнь педагогическому поприщу, хотя большинство едва ли понимало сущность нового метода. Естественно, что и богатые мусульмане приняли живое участие в процессе. Впрочем, очень многие из них действовали по образцу кукольных свадеб и при удобном случае старались известить окружающих о собственных заслугах. К примеру, один из таких скромно заверял других: "Не хочу хвалиться, но я послал в аул Ирсай учителя. Потом заехал в аул Бурнай и пожурил местного муллу. Я прямо сказал ему, что он учит по-старому, и поэтому дети ничего не знают. И он ничего не смог возразить!". После таких "авторитетных" заявлений утверждения о том, что самое главное — это обучить детей таджвиду25 или же привить им глубокое почтение к сильным мирам сего, воспринимались как верх банальности.

Отдельные люди, не лишенные сообразительности, проповедовали мысль об учебе во что бы то ни стало, о необходимости образования вообще, неважно, на каком языке. "Своих порядочных школ у нас нет, так давайте отдадим детей в русские школы. Не надо их избегать! — говорили они. — Если хотим спасти нацию от исчезновения, обучение на русском языке нужно сделать обязательным. Мы не должны погрязнуть в собственных интересах, поскольку речь идет о том, что нация безнадежно отстает от других народов. Так давайте бросим все силы и догоним эти народы, будем равными среди равных! Ведь ни речи Ихсан-бая, ни слова муллы Гали не двинут нацию вперед. Слова — это лишь слова, а нужно заниматься конкретным делом. Вроде бы все понимают, что национальный прогресс нужен нам как воздух, что нельзя прожить без культуры и образования. Все разговоры только об этом. Но не стали ли эти разговоры просто очередной модой? По крайней мере, для некоторых это действительно лишь модное поветрие. Мы обращаемся к людям, понимающим суть проблемы, с призывом начать, наконец, работать во имя нации. Трудитесь сколько можете, по мере сил! Какая польза от пустых бесед за чаем с вареньем? Если мы всерьез обеспокоены отсталостью, давайте засучим рукава и за работу! Ну а если не понимаем всей трагичности положения и намерены жить как прежде, гибель нации неизбежна…

…Для укрепления национального духа нужны школы, училища, театры, книги о нашей жизни, написанные на родном языке. Но ведь у нас ничего этого нет! Разве у нации может быть блестящее будущее без всего этого? Итак, или беремся за работу или пропадаем! Люди дальновидные, умные, к вам наш призыв! Сначала встанем на путь самоусовершенствования, затем определим проблемы, мешающие национальному развитию, и с полной отдачей сил и энергии подвигнем себя на службу народу! И пусть не будет в этом тщеславия, а лишь стремление к благу нации. Не дадим себе погрязнуть в ворохе бесполезных рутинных дел, возьмемся за решение самых основных задач, стоящих перед нацией. Мы не раз говорили: давайте учиться и учить. И снова повторяем: сейчас нам уже не хватает знаний, полученных в мектебах и медресе. Так давайте же учиться и преподавать также и в русских школах. Не надо поддаваться ложным мыслям, пустым сомнениям, разорвем, наконец, порочный круг невежества, которым мы окружили наших детей! Вы говорите, что обучение в русских школах испоганит чистую душу молодых людей. Полноте, и не стыдно вам? И не приводите в пример мурз26, которые учились только на русском языке. Они не думали о нации, их умы не были отягощены национальным самосознанием. Разве освобождение разума от ложных мыслей, искаженных представлений, может быть названо пачкотней души? Напротив, это очищение!"

К сожалению, мало кто прислушивался к таким призывам.

В медресе среди мударрисов27 оживленно обсуждались вопросы поведения, учебной дисциплины и расписания уроков. Многие понимали, сколь это важно, чтобы уроки велись по строгому расписанию, и вроде готовы были перейти к такой системе. Однако, чуть поразмыслив, поняли, что она не несет им никакой выгоды. Ведь в таком случае каждый мударрис должен будет преподавать только свой предмет. И прежние времена, когда преподаватель с большой чалмой на голове, держа в руках толстый фолиант, с важным видом шествовал на урок, канут в Лету. Поэтому они, не отрицая необходимости реформы вообще, вовсе не торопились применять ее к себе. "Послушайте, мулла Салих, — говорили они друг другу, — по-моему, такой порядок неприемлем, как вы думаете? А вы, Шамсетдин-ага28? Что ж, если вы считаете это нужным, согласен, но не приведет ли это шакирдов к непослушанию?". Они, считавшие себя достойными самого глубокого почитания, не могли примириться с мыслью о том, чтобы добровольно превратиться в обычных учителей. Много разглагольствуя о служении народу, в глубине души они желали лишь сохранения личного авторитета.

Время шло, и в привычной жизни медресе все же наметились достаточно серьезные изменения. Несмотря на то, что сама система обучения и воспитания сохраняла в себе некоторые недостатки, по крайней мере, положение шакирдов улучшалось. Содержание учебного заведения в чистоте стало восприниматься как "нововведение, достойное одобрения". Хотя не все еще могли серьезно поверить в существование воздуха как физического понятия и, тем более, в то, что он может быть душным, никто уже не отрицал необходимости "свежего воздуха" для шакирдов на занятиях. В некоторых медресе был реформирован порядок ведения уроков: старая система уступила место новой. Однако возникло непредвиденное затруднение: если старый метод не отвечал одному принципу научного подхода, то оказалось, что новый не соответствовал другому. Вообще, называть такие заведения медресе или мектебами было бы явным преувеличением, скорее им подходило название "дом отчаяния и беспомощности". Почему? Да потому что шакирды, учащиеся таких заведений, в народе считаются несчастными жертвами. Однако как бы то ни было, именно в среде шакирдов стали возникать новые течения мысли, свежие идеи. Например, для многих стало совершенно ясно, что знание русского языка нужно не только для того, чтобы переброситься парой фраз с русскими девушками на палубе парохода, идущего по Волге.

Чтение газет, новых книг, исторических трудов и романов на турецком языке давно перестало быть редкостью для учащихся медресе. Шакирды осознали себя личностями, обладающими волей и решимостью, которые позволяли им смело действовать на любом поприще. С другой стороны, все еще не потерявшие  своего значения такие средневековые понятия, как благословение и проклятие, железными цепями держали их в стенах медресе, не давая вырваться на волю, на свежий воздух свободы.

Тем не менее, изучение русского языка как общественное явление, принимало все более широкие масштабы. Для многих шакирдов вошло в обыкновение совершать поездки в русские села или города специально для того, чтобы учить русский язык и совершенствоваться в нем. Шакирды, достигшие такого уровня, который позволял им читать русские газеты, очень гордились этим обстоятельством.

В эти годы нежданно нагрянула еще одна "беда" — всеобщая перепись населения. Народ заволновался. Но в силу того, что число образованных и умных людей к этому времени возросло, событие это не вызвало таких серьезных последствий, как случалось раньше.

На книжном рынке появлялись новые издания. Стало модным читать "Тарджеман", русские и турецкие газеты. Новые произведения, проникнутые неведомым доселе духом смелых идей и мыслей, производили действие на читателей. Сильно возрос интерес к научно-популярным книгам, поучительным рассказам из национальной жизни, произведениям, возрождавшим уже погасшие было надежды. В России повсеместно открывались благотворительные заведения. Хотя призрение бедных, помощь неимущим были важным делом со времен появления исламской религии, по-настоящему значение этих понятий мы поняли лишь к концу XIX века, да и то чисто теоретически. До конкретных дел руки так и не доходили.

Если прогресс в области образования ощущался вполне, то такая важная сфера, как торговля, наоборот, сильно деградировала. Многие фирмы обанкротились […]. Конечно, торговые традиции не исчезли, но дело в том, что большинство из тех, кто занимался коммерцией, были мелкими торговцами. Они продавали лимоны, апельсины, яблоки, арбузы, старье… Настоящих крупных купцов, торговавших, например, мануфактурой или галантерейными изделиями, явно не хватало. По причине частых банкротств доверие к нашим булгарским купцам было подорвано. К тому же те немногие, что занимались торговлей по-крупному, просто не сознавали по-настоящему, для чего и во имя чего они, в конце концов, торгуют. Таким образом, их участь была предрешена.

Однако самым печальным было даже не это. Падение нравственности — вот что угнетало сильнее всего. Казанцы, так те вообще перешли всякие границы: днем торговали всякой мелочью, а вечерами устремлялись в гостиницы, пивные и публичные дома. Масштабы пьянства потрясали! Это просто не поддавалось описанию. Разврат, прелюбодеяние расцвели махровым цветом. Там и сям можно было встретить мусульманских девушек и женщин с непокрытой головой. Главными причинами этого позорного явления, несомненно, являлись пьянство и алкоголизм. Мужчины не приносили заработанное в дом, а предпочитали тратить его на шлюх или спиртное. Естественно, что в таких условиях жены ради куска хлеба вынуждены были продавать себя.

Непременным элементом городской жизни было содержание служанок (горничных), и едва ли единицы из них избегали принуждения к сожительству со стороны баев и их испорченных сыновей. Было немало и таких случаев, когда богатые, пользуясь бедственным положением неимущих, просто покупали их дочерей, которые далее обречены были на жизнь распутную, лишенную радостей супружества и счастья материнства. Они теряли все признаки человеческого достоинства, а местом их последнего успокоения чаще всего были места самые отвратительные и мерзкие.

Вообще, степень упадка нравственности была чрезвычайно велика. Например, даже более или менее порядочные люди, попадавшие в атмосферу Сенного базара в Казани, редко вырывались оттуда без значительного ущерба для своей добродетели. Те, что считались "хорошими", явно были влюблены в себя, в то время как прослывшие "негодяями" лишь приумножали свою злость и коварство, полагая, что должны соответствовать образу. Пытаться объяснить тем и другим что-либо рациональное было делом бессмысленно, поскольку, не зная даже обыкновенной грамоты, они искренне мнили о себе как об ученых, писателях и уж, конечно, философах. Они полагали, что знаний и ума у них предостаточно, чтобы вмешиваться в любые общественно значимые дела, и при этом говорили про себя: "Вы еще меня не знаете!". Странным образом они верили, что любой мерзкий поступок можно исправить чтением намаза. Конечно же, знание русского рассматривалось ими как самое "богомерзкое дело". Подобных себе, они по-свойски называли "брат мой", и эти слова как бы сами собой уже служили индульгенцией от всех грехов.